Алексей МУЗЫЧКИН. Легко любить тех, кто уходит…

Номинируемое произведение можно рассматривать как фантастику в широком смысле слова. «Реалистическое» тут не менее условно, чем «фантастическое» (как и в недавнем романе-мистификации Музычкина «Арнольд Лейн»). В журнальной публикации эта сплотка названа не «рассказы», не «цикл рассказов», а — «сборник рассказов». Да, эти 19 коротких разножанровых рассказов действительно могут читаться как целое.

И даже с комментариями автора. «Комментарии к рассказам меня попросил написать один мой товарищ. Я сказал ему, что, на мой взгляд, новый сборник имеет больше ценности философской, чем художественной. Он же в ответ попросил эту ценность ему прояснить. С одной стороны, необходимость таких комментариев можно расценить как свидетельство того, что рассказы неудачны, — объяснять читателю, в чем смысл произведения, по всем канонам запретный ход для автора; перефразируя сказанное Арчибальдом Маклишем о стихах, рассказы “не должны значить, но быть” (“must not mean, but be”). И Данте писал объяснения к своим стихам — что же, я не Данте, но и я напишу, хотя порекомендовал бы сначала все-таки читать рассказы, а только потом, при необходимости, пояснения к ним».

Короткие авторские комментарии иногда любопытны, иногда неожиданны.

Иногда их необходимость совсем не очевидна.

Например: «Проблема М1. Размышление о возможностях искусственного интеллекта. Разговор двух роботов, из которых один «совершенен», ибо сконструирован так, чтобы помнить все. Но оказывается, что он несчастлив, ибо не умеет любить. Этим он, как бы ни была совершенна его память, не похож на человека. Он просит отключить у него часть памяти, и, когда это делают, он вдруг становится подобен человеку. Человечность и потребность любить как следствия несовершенства сознания и фрагментарности памяти, создающей неведомые нам связи».

И тем не менее…

Музычкин Алексей. Легко любить тех, кто уходит… // Новый мир. — 2019. — № 3.

Номинировал Андрей Василевский

ОТЗЫВЫ ЖЮРИ

Владимир Березин:

НА СЛОЖНЫХ ЩАХ

Алексей Музычкин «Легко любить тех, кто уходит…»

Мелкая философия на глубоких местах.

Владимир Маяковский

Это прекрасная книга, и удивительно, что она не номинирована на прочие премии — на «Большую книгу» или там на какую-то премию имени Пятигорского за философский роман (такая премия была, но не помню, куда она делась).

Читатель наш мало подготовлен к такому чтению. Поэтому сначала автор в предисловии говорит о необходимости комментирования, а затем (в конце) объясняет смысл каждого из рассказов: вот «имажизм в комбинации с феноменологией», а вот это у меня «рассказ, обыгрывающий идеи экзистенциализма, но и полемизирующий с ними, размышляющий о концепции свободы в этом учении. Привычные оппозиции: добро — зло, свобода — несвобода, творчество — конформизм, воля — безволие размываются, разум-безумие в рассказе метафизически перетекают друг в друга, то расходятся, то сходятся, то меняются местами, то сливаются вместе». Ну и тому подобное далее.

Торопливый рецензент мог бы и ограничиться этими комментариями, но, заглянув в текст, обнаруживаешь очень интересный феномен.

Перед нами действительно чрезвычайно сложная структура текста типа «задрожал и погас в воздухе финальный аккорд», «словно кто-то делал порез на чистом теле, и кровь медленно появлялась из раны, доказывая, что именно густое гадкое содержимое сознания есть его потаенная суть», «в расстегнутой до пупа английской сорочке с запонками в виде массивных луковиц из литого серебра, болтающимися на разверзнутых, словно раны, рукавах». Закат описывается так: «Огромный апельсин падал в воду, замирая каждый миг бесконечно над дрожащим шелком красного цвета».

Верный заветам Шкловского, я пытаюсь понять, как это сделано, и, собственно, как делается философская проза на сложных щах.

Во-первых, это простой сюжет, действие может и не развиваться, но любое предложение оснащается избыточными деталями, от которых всякий ловец бабочек перевернётся в гробу.

Во-вторых, это причудливость (профессор Шмараков запретил мне при анализе, как он говорит «каждого самородка, лепящего три эпитета на существительное, вспоминать слово “барочный”»).

В-третьих, это намёк на начитанность, всё это: «тогда так Венера, что голос Креусы, жены Энея, становится пеньем соловья, и тихо поет Креуса Энею». Нечто античное, нечто европейское, венское кружево, лондонский туман, какой-нибудь немец наклонится и заговорит об экзистенции, даже нет, лучше — цумбайшпиль, бушует глаукома, чума, холера унд туберкулезен, он защищался шварце папиросен, его влекли цыгане или мавры, потом он был помазан в бакалавры. В общем, в этой книге сделано буквально всё, для того, чтобы простой читатель пыл поражён нецветущей сложностью и остолбенел. Всё серьёзно — от запятой до перечисления на полстраницы.

Читать это, конечно, решительно невозможно.

В «Мышеловке на меху», прекрасной книге Сирилла Норкотта Паркинсона, что является частью знаменитых «Законов Паркинсона», есть такое место: «Люди, склонные воспринимать себя слишком уж всерьёз, в результате смеются сами над собой. Об одном знаменитом дипломате рассказывают, что у него был свой опыт обращения с молодыми коллегами, имевшими обыкновение входить к нему в кабинет со слишком уж важным видом. Когда кто-либо из них направлялся к выходу, великий человек говорил: “Помните правило номер шесть”. На это неизменно следовал ответ: “Да, сэр. Непременно, сэр”. В дверях молодой сотрудник останавливался и спрашивал: “Простите, сэр. В чем заключается правило номер шесть?”

Дальнейшая беседа протекала таким образом:

— Правило номер шесть гласит: не принимайте себя чересчур всерьез.

— Да, сэр. Благодарю вас, сэр. А каковы остальные правила?

— Остальных нет»^[i].

И да, тут повсеместный «пелевин» с экспериментами над абсурдом, колдунами и чекистами, торшером Мафусаила и прочим абсурдом. Но один Пелевин уже есть, и, гарцуя на своей лошади, кричит, что Боливар не снесёт двоих. Но я вовсе не пеняю автору, что причудливое не должно быть напыщенно-скучным, а просто пытаюсь понять, как работает такой метод описания действительности.

Но вот что мне кажется — у этой литературы есть свои, вполне новые горизонты. Эта серьёзность, которая кажется потешной, находит спрос, и это очень правильно.

С чем мы и поздравляем автора.

[i] Паркинсон С. Н. Мышеловка на меху. Пер. А. Графова, И. Гюббенет // Паркинсон С. Н. Законы Паркинсона. — М.: Прогресс, 1989. С. 302-303.

Мария Галина:

Сборник рассказов постоянного автора «Нового мира». Рассказы в экзистенциальном ключе разыгрывают ту или иную ситуацию, иногда бытовую, иногда драматическую, иногда фантасмагорическую, автор не ограничивает себя ни локацией, ни временем и охотно демонстрирует восхищенному читателю обильный культурный багаж… Это разновидность европейской литературы, причем вполне почтенной традиции — иногда с обращением к «русской экзотике».  Это очень литературная литература, и дело даже не в том, что «новых горизонтов» тут нет – хотя лично я и усматриваю в текстах элемент стилизации и даже некоторой манерности, дай бог нашим фантастам так писать. Дело в том, что в прямом смысле фантастикой это не является. Сверхзадача тут явно другая. Премия «Новые горизонты» нацелена на поиск и поощрение текстов несколько иного плана, а наличие «подвижной реальности» еще, как мы знаем, не означает «фантастики».

Глеб Елисеев:

Вообще-то участвовать в номинационном списке с целым сборником рассказов – неспортивно. В подборке текстов ведь всегда можно найти что-то интересное и занимательное, проигнорировав скучное и «чужое». А вот если автор изначально облажался в «большом» произведении, то читатель ему этой промашки не простит и книгу с легкостью забросит в дальний угол. Так что, А. Музычкин пошел по пути, дающему ему некоторую фору по сравнению с другими участниками номинационного списка «Новых горизонтов». Надеюсь, ненамеренно.

Другое дело, что и в этом сборнике с «новизной горизонтов» получилось не слишком хорошо. К фантастике большая часть рассказов имеет отношение «по касательной». Это такой вполне типичный постмодернизм. Кому-то вполне могло бы и «зайти», если бы не один момент – постмодернистские конструкты в своем привычном варианте все-таки предполагают самоиронию и юмор. Юмор автора для меня лично оказался каким-то слишком «перпендикулярным». Не оценил я его. И даже почти не нашел.

А насчет самоиронии совсем туго. Писать в предисловии к сборнику, что «главное, чего я во многих рассказах добивался, это появления у читателя некоего трансцендентного чувства через смущение его разума», это «слишком толсто, чтобы быть тонким». Звериная серьезность сквозит и в комментариях к рассказам, при том, что автор далеко не Борхес и не Кафка. А ведь там А. Музычкин «на голубом глазу» утверждает, что ведет «полемику с Ибсеном», «полемику с экзистенциализмом». Очень хорошо, может быть, и ведет. Только орать об этом в комментариях – значит, заранее провоцировать читателя на то, что он всерьез такую полемику не воспримет. Вообще комментарии, в которых якобы разжевывается «подтекст текста», совсем не то, чего ждут от подобных сопроводительных миниатюр в сборниках. Читающему интересно знать другое: в каких условиях, под влиянием чего в личной жизни и почему конкретно писателю пришла в голову тема того или иного рассказа. А уж в отсылках и аллюзиях и сами разберемся, без подсказок…

Но еще раз подчеркну – в сборнике каждый может раскопать для себя что-то любопытное. И пусть меня лично большая часть произведений оставила равнодушным, рассказ «Сокровище» запал в память. А это максимум того, чего можно требовать от короткого текста.

И тем не менее, автору все же либо надо стать «поближе к народу» и пояснее шутить, либо наконец вспомнить, что постмодернизм – это игра. А не проповедь банальных истин.

Ирина Епифанова:

Сборник рассказов (по большей части очень коротких), довольно разных сюжетно, впрочем, как мне показалось, к фантастике из них имеют отношение разве что пара. Но, вероятно, на номинатора они произвели столь сильное впечатление, что он не мог не выдвинуть, и я его во многом понимаю. Это правда очень качественная современная проза.

Рассказы импрессионистские. Буквально парой штрихов автору удаётся создать настроение. При этом есть в них что-то солипсическое, кажется, что каждый из них — часть какой-то внутренней работы, внутреннего монолога автора, изначально не предназначенных, чтобы попасть на обозрение окружающих. Возможно, автор это чувствует, поэтому вдогонку старается прокомментировать, пояснить, что именно он хотел сказать и как это должно восприниматься. Как ни странно, тексты от этого выглядят ещё «беззащитнее», а читатель может по-детски отмахнуться: «Да я и сам, без ваших объяснений, разберусь, я сам волен трактовать это так, как мне вздумается».

Евгений Лесин:

Перед нами сборник рассказов. С авторскими комментариями. «Комментарии к рассказам, — объясняет автор, — меня попросил написать один мой товарищ.  Я сказал ему, что, на мой взгляд, новый сборник имеет больше ценности философской, чем художественной. Он же в ответ попросил эту ценность ему прояснить».

Лучше, конечно, начинать читать именно с комментариев. Потому что тогда и рассказы читать необязательно. Судите сами: «Имажизм в комбинации с феноменологией. Перекличка настроения героя с внешней средой, формирование феноменов вне героя его настроением».  Или: «Еще один рассказ о цене истинной свободы — а также о том, что структуралистские оппозиции языка заставляют людей давать дискретные оценки феноменам — добра и зла, свободы и несвободы, красоты и уродства, любви и ненависти… В конце рассказа знак на блюде. Это знак того, что мы ничего не знаем о том мире, в котором живем, — и не узнаем, пока не решимся обрести свободу (которая вовсе не есть «благо» или «благость» в нашем обычном понимании)».

Или вот: «Рассказ о бессилии языка выразить реальность. Неизменная победа интенции (желания жить вечно, эгоизма) над попыткой сказать правду. Жестокий конфликт в психике писателя, попытка его убедить себя в полезности своей деятельности и своих сочинений для других, отчаяние в конце. Кашель как метафора раздирающей его необходимости сказать правду». Господи, метафору-то зачем разъяснять? Какая ж тогда перед нами метафора? Похоже, автор любит подолгу растолковывать суть анекдотов.

Единственный комментарий после которого хочется читать рассказ: «Постмодернистская шутка на тему «Леди Макбет Мценского уезда» Н. С. Лескова».

Сами рассказы, впрочем, не столь ужасающи, как кажется после чтения комментариев. Хотя ценность художественная этих рассказов, мне кажется, равна их ценности философской. Что касается «постмодернистской шутки на тему «Леди Макбет Мценского уезда» Н. С. Лескова», то – о чудо! – рассказ-то вполне приличный, даже можно сказать хороший.

Екатерина Писарева:

«Легко любить тех, кто уходит» – это сборник, состоящий из 19 разных рассказов: о свободе и несвободе, о добре и зле, о принятии решений, о человеческой памяти. И все бы было не так интересно, если бы не авторский подстрочник, автокомментарий, данный в конце сборника. Вот он – самое любопытное здесь.

Автор подходит к делу серьезно – он подробно рассказывает читателям, как же следует понимать его тексты, через призму чего смотреть, какие языковые средства были использованы и чью философию он заложил в основу того или иного рассказа. «Имажинизм в комбинации с феноменологией», «буддийский апокриф», «победа интенции над попыткой сказать правду»… Как учили нас на творческих семинарах в Литинституте – тексты должны сами говорить за себя. Авторский комментарий в этом случае – либо признание собственного бессилия, либо неуверенность в умственных мощностях читателя. И то и другое – варианты не очень.

А еще я бы порекомендовала автору подумать над названием сборника – нынешнее настраивает читателя на сентиментальный лад, а не на философские поиски. И да, любить тех, кто уходит, – совсем не легко.