LEXA 2.0. Владимир Березин о романе «Катастеризм» Александры «Альфина» Голубевой
Lexa 2.0
«Катастеризм» Александры «Альфина» Голубевой
«…Существует риск впасть в “сальгаризм”. Герои Сальгари бегут по лесу, спасаясь от погони, и налетают на корень баобаба. Тут повествователь откладывает в сторону сюжет и начинает ботаническую лекцию о баобабе. Теперь это воспринимается нами с какой-то нежностью, как недостаток милого человека. Но делать так всё-таки не следовало»[i].
Умберто Эко, комментарии к книге «Имя Розы»
Это прекрасная книга хорошего автора и, безусловно, достойна какой-нибудь премии. Например, будь она рассказом, то стала бы идеальным победителем на дорогой премии «Будущее», и вообще она заслуживает всех премий, включая и эту.
И вообще достойна многого.
Название связано с превращением античных героев в созвездия (метафорой бессмертия там служат плеяды-голубки, количество которых не убывает), но главный вопрос, в чём сюжет? А вот в чём: в романе есть две сюжетные линии. Одна состоит из приключений молодого человека, родителей которого продавец полосатых палоче… (зачёркнуто) коробейник развёл на восемьдесят тысяч с каким-то медицинским фуфлометром. Вторая линия связана с нищебродом Тульиным (я такой старый, что эта неэстетичная фамилия ассоциируется у меня с Тульевым, а это, если кто из старичков не помнит, персонаж бесконечных советских фильмов про шпионов, начинавшихся с «Ошибки резидента»). Тульин нанялся в контору по обработке BigData. Молодой человек подслушивает по радио беседы о бессмертии (некий белок встраивается в теломеры), а Тульину фигачат данные напрямую в мозг. Молодой человек Даня скармливает экспериментальной Конторе Бессмертия своих собственных родителей (эксперимент не удался, их сжирает рак), а небогатый человек Тульин понимает, что его контора похожа на сову, потому что не то, чем она кажется.
Моё мнение автору должно быть интересно примерно так же, как человеку, играющему в компьютерную игру, интересно мнение мертвеца, который валяется в развалинах. Важно, есть ли у него аптечка и оружие, — а нет — это просто груда пикселей.
Поэтому я сосредоточусь на себе. Для меня это очень интересный опыт не-литературы, вернее, литературы, вернувшейся в состояние до экспериментов со стилем. В ту далёкую пору художественное произведение строилось на чистой наррации. На своём постоялом дворе какой-нибудь Гостинник слушал Морехода, невесть каким образом свалившегося ему на голову. И этот Мореход, довольно заунывно, кстати, начинал ему рассказывать про далёкие города и страны. Потом литература стала думать, как манипулировать читателем на уровне фразы, как стукнуть его по голове метафорой, каким образом управлять его эмоциями. А тогда, в том далёком негигиеничном прошлом, сама картина утопии и нормированного благосостояния вызывала эти самые эмоции. Так, на совсем уже примитивном уровне, завораживает несчастного задрота перечисление вооружения, калибры и дальность, масса и габариты.
Каждый герой выбегает на сцену и тут же начинает вещать, как органчик на ножках, ничуть не стесняясь тем, как нелепо он выглядит, тем, что у него нет мотивации, тем, что речи его длинны. Они все объясняют мироздание, пересказывают неизвестные и известные психологические опыты, рассказывают как, что и почему устроено вокруг нас.
В простоте души там никто и рта не раскроет.
Это то, что называется инфодамп. В реальной жизни от такого бормочущего человека нужно держаться подальше, он, поди, шизофреник.
Но здесь герои произносят интересные, не побоюсь этих слов — дискуссионные вещи, а то, что они сами сделаны из картона, да Бог с вами, сейчас в романах героев лепят из куда более неприятных материалов.
Это такой Лёха Андреев 2.0. Ну, в том, конечно, смысле, что это то поколение, что идёт за ним, но пользуется схожими приёмами и создаёт аналогичные проблемы для читающего.
Виктор Олегович Пелевин был довольно хитрым человеком и, чтобы не быть похожим на всё это, придумал обвешивать довольно простой сюжет развёрнутыми метафорами на тему смысла жизни.
Но вот автор «Катастеризма» — человек умный, и в эти игры играться не стал. В тех случаях, когда он вспоминает о метафорах, так лучше бы этого не делал, ибо из этого получаются обороты типа «Скуластое мамино лицо подёрнулось задумчивостью». Нет, нет, дорогой автор, так не надо. Вот автор пишет: «В случае аварии аутентичная непальская фенечка, которую плела из радужных ниток Вика, впечаталась бы ей аккурат в череп. Автопилот, конечно, снижал вероятность аварии до смешной, но в других-то машинах живые водители ещё попадались…» — мне кажется, что это (как и многое другое) явный дефект редактуры. За рулём сидит живой водитель, а машину ведёт автопилот (ок), водитель вяжет, пассажир смотрит и думает, что произойдёт в случае аварии (ок), и понимает, что вероятность аварии исчезающе мала (ок). Но что значит «но в других-то машинах живые водители ещё попадались…» Загадка. То есть посыл автора в том, что при наличии автопилотов в машины сажают фальшивых водителей, потому что так (якобы) пассажирам будет приятнее. Я понимаю, какая футурология за этим стоит, какой парадокс автор хочет нам предъявить, но, вот беда, она неочевидна. Это вроде услуги в такси с автопилотом: «давайте мы к вам будем сажать водителя, который вам врубит «Радио Шансон» и будет нудеть над ухом длинными разговорами». Нет, ну может быть, однако ж, массовый успех этой услуги, мягко говоря, не очевиден. И получается что-то типа телефона с мигающей лампочкой вместо звонка для глухих. (смайл)
Но тут я одёрнул себя, потому что рецензент оказывается в положении человека из давнего фантастического романа моего детства «…Теперь представьте, что на каком-то древнем заводе замена механического привода станков на электрический произошла не за годы, а сразу — за одну ночь, — продолжал Кривошеин. — Что подумает хозяин завода, придя утром в цех? Естественно, что кто-то спёр паровик, трансмиссионный вал, ремни и шкивы. Чтобы понять, что случилась не кража, а технический переворот, ему надо знать физику, электротехнику, электродинамику…» Перед нами другая литература, в которой отсутствуют требования прошлой. Это всё равно, как искусствовед стал бы уличать комикс в нарушении пропорций человеческого тела. Или критик — бурчать, что Масяня (1980 г.р.) плохо нарисована — ну что это за дурацкие ручки с ножками. Нет, это работает по-другому и судится по другим законам.
И да, тут повсеместный «пелевин» с его героями, объясняющими друг другу, куда собирается повернуть человечество, следуя абсурдным желаниям. Но один Пелевин уже есть, и, гарцуя на своей лошади, кричит, что Боливар не снесёт двоих. Но я вовсе не пеняю автору примером таких объясняющих диалогов, а просто пытаюсь понять, как работает такой метод описания действительности.
Но вот что мне кажется — у этой литературы есть свои, вполне новые горизонты. Можно без сюжета, можно без мотивации, без всего — череда сентенций «об умном» всё равно завораживает, и следующие поколения будут потреблять какую-то новую литературу, в каких-то новых горизонтах. Но ещё лучше бы рассказать о неподдельном знании того, в чём старые глупые фантасты понимают мало (но постоянно порываются про это писать) — внутренности игрового мира. Ave, Alfina, morituri te salutant.
С чем мы и поздравляем автора.
[i] Эко Умберто. Заметки на полях «Имени розы» / Пер. с ит. Е. А. Костюкович (1988). — СПб: 2005. С. 123.