Константин Фрумкин о «Забвении» Боровикова

Повесть Ильи Боровикова существует в двух измерениях — это притча, воплощенная традиционными средствами социальной фантастики, и одновременно сказка. Соединившись, две этих составляющих порождают действительно мифологическое повествование, можно сказать, мистерию. В ней даже действует некое подобие Христа — если не Христа церкви, то Христа из «Двенадцати» Блока, которого называют «Сладчайший», и который обращает не воду в вино, но тротил в мед и порох в сахар.
Тема, выбранная Боровиковым, помещает его повесть в самую сердцевину наших общественных дискуссий, ибо эта тема- историческая память. Конкретнее – память о Второй мировой войне.
Поднятые Боровиковым вопросы чрезвычайно интересны — о готовности общества и отдельного человека помнить свои прошлые ужасы и страдания , о коллективном вытеснении этой негативной памяти, об возникшем таким образом коллективном подсознании — месте хранения вытесненных воспоминаний. О не похороненных солдатских трупах и лежащем в земле оружии, о призраках людей, забывших как они погибли, о забвении того, что такое война. Ведь понятие «память» потому столь политически и всячески актуально последние 30 лет, что является точкой соединения истории (то есть социального: исторической науки, истории страны, национальной идентичности) и психологии (личного: память как высшая психическая функция).
Впрочем, притча про память у Боровикова разукрашена чисто сказочными мотивами — от привидений и оживших кукол до мертвецов, тычащих щупами из под земли.
Но несмотря на ожившие игрушки, вся повесть подчинена пафосу памяти и призыву помнить.
Хочется пару слов сказать о вызываемых «Забвенией» литературных ассоциациях. Прежде всего: государство Гармония (мифологизированная Германия) вписывается в ряд тех дистопий, которые выглядят как утопии со счастливым населением – но методы поддержания счастья в которых несколько тошнотворны. В этом ряду – прежде всего такие известные тексты, как «Дивный новый мир» Хаксли, «Приглашение на казнь» Набокова, «Возвращение со звезд» Лема. Набоков говорил про свой роман, что в нем изображается ведро доброжелательности с дохлой крысой на дне- именно такова Гармония, страна без памяти.
И вторая ассоциация – «Мифогенная любовь каст» Онофриева и Пепперштейна, наверное, самый известный в нашей литературе пример мифологизации Великой отечественной войны.
Наконец, присутствующая в «Забвении» романтика раскопов, черной археологии на местах боев, романтика добычи раритетов войны позволяет вспомнить «ЧЯП» Эдуарда Веркина, призера «Новых горизонтов» 2017 года, построенного на мифологии коллекционирования.
Возьмем на себя смелость сказать, что «Забвения» серьезнее «Мифогенной любви», хотя, быть может, выстроена и не столь изобретательно.
Несколько удивляет односторонняя, целиком «просоветская» настройка всей мифологической системы «Забвении». Даже став лишь костями в земле немцы остаются злом. Кости немецких солдат не хоронят, мифологический Лось попирает копытом их награды, души немецких солдат обречены на каторжные работы по сбору остатков оружия и т.д. Все честные люди и добрые духи в сказке Боровикова — на стороне покойных советских солдат.
И в конце главный герой берет винтовку и идет убивать немцев – то ли призраков, то ли развлекающихся «реконструкторов».
Неужели это все, чему учит память войны?

Другое мнение о романе «Забвения».