Константин Образцов. Красные цепи
«Все, что в мире зримо мне / Или мнится, — сон во сне», выводил когда-то на бумаге Эдгар По (или все-таки очарованный им Валерий Брюсов — что это, как не еще один сон во сне?). Так и Петербург — одна великая тайна, укрывающая под своей гранитно-кирпичной кожей сотни тайн поменьше, а в каждой из них — тысячи собственных, но и в те, в свою очередь… Этот город знает цену хорошей тайне, он видел их несчетное множество — видел и переварил, навсегда упрятал в своем бездонном брюхе. И лишь избранные оказались ему не по зубам, сохранили свою непокорную сущность… и все-таки навсегда слились с ним, стали его частью. Кажется, «Красные цепи» могут быть из таких упрямых тайн. Дебютный роман Константина Образцова — плоть от плоть Петербурга, магическая эссенция его домов, дворов и вод. Однако же в этой реторте смешалось и множество других солей — темный аромат нуара, одиночества в компании бурбона и осени; железно-мускусный дух хоррора, бьющий через в ноздри прямо в сжавшийся от ужаса мозг; смутные миазмы средневековья, тянущего в современность щупальца алхимии и недоброго колдовства, дремлющего на страницах древних трактатов и, как ни странно, в коридорах питерских коммуналок; честный машинный запах лихого боевика, строгие нотки детектива, соленые брызги черного-черного юмора и многое другое. Но, как и положено, в конце пути за облик букета отвечают не компоненты, а тот, кто их отмерил и смешал, напитал соками своей души.
В романе хватает недостатков, типичных (и не очень) для дебюта, порой развлекательность отказывается работать в общей упряжке, даже на правах ведущего, и переводит управление на себя, сюжет по мере движения вперед все с большим трудом уворачивается от встречных штампов… да мало ли чего. Право же, даже во сне не бывает всего и сразу — а вот прикоснуться к новой тайне удается не каждый день. Да что уж там, год. И вообще, в календаре ли дело?
Константин Образцов. Красные цепи. — М.: АСТ, 2014.
Номинировал Владислав Женевский
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
Автор очень старается, но — есть в этой романной постройке какой-то инженерный просчет. Отсутствует чувство меры, необходимое в любом жанре. Очевидный избыток… нет, не нечисти, а применения огнестрельного оружия. Столько стрельбы современный Петербург вместить не может. И еще: лучше бы главный герой был просто похоронным агентом, втянутым в зловещую цепь событий (я надеялся, что так и будет); а как только он оказывается Суперагентом и Героем…
Лев Лобарёв:
Избыточность — мой самый тяжкий грех. Аркадий, друг мой, не говори красиво. Ужас же. И не в смысле жанра.
«…срываюсь с места и лихорадочно начинаю одеваться. Письмо так и остается открытым, и на экране по-прежнему светится имя: МАРИНА. Я мельком вижу его, когда захлопываю входную дверь.
Мой Wrangler стоит у парадной. На лобовом стекле несколько крупных желтых листьев — штрафные квитанции осени…»
Да-да, конечно, именно так и воспринимает этот полный меланхоличного очарования мир бывший супершпион, только что получивший известие о том, что девушка, в которую он влюблен, убита. Штрафные квитанции осени.
Образ отличный, но в этот момент неуместный до оскомины. Будь таким авторский текст, это было бы выше всяких похвал, но текст медитативен, велеречив и образен вне зависимости от того, от третьего он лица или от первого. Даже вслух герои говорят тем же штилем, каким писал свой дневник средневековый рыцарь. Отсюда и объем в полторы тыщи страниц.
Итог. Полторы тыщи страниц сплошной атмосферы Петербурга, переданной безукоризненно, но транслируемой то и дело в ущерб логике. И сюжет, который плотно лег бы во вдвое… нет, втрое меньший объем.
Константин Мильчин:
Казалось бы, что может быть пошлее книги про вампиров. Так, чтобы там были еще и оборотни. А еще удивительно пошло и мерзко, когда пишут слово «Мастер» с большой буквы. Но, странным образом, книга Константина Образцова, читается довольно легко и увлекательно. Средневековые главы не удались автору совсем, они откровенно тошнотворны. Однако сюжет автор держит в своих руках крепко, с саспенсом дружит, героев создавать умеет. Неплохая основа для мистического сериала.
Михаил Назаренко:
Роман интересен главным образом тем, что соединяет штампы разных жанров и даже, пожалуй, миров.
Вот «крепкая мужская проза»: «Из двух колонок негромко и хрипло поет Армстронг. Я поднимаю стакан, вдыхаю аромат виски — запах дыма с рыбацких верфей, дегтя, просмоленных канатов и густого тумана над озером — и делаю глоток. Жидкое торфяное пламя пробегает через гортань и согревает меня изнутри».
Вот «городская проза – смотрите, какая красивая»: «Темная вода в реке сонной холодной змеей ползет мимо рассыпающихся набережных и каменных лестниц, подступающих к ее свинцовой поверхности. Деревья в парке на другом берегу расцвели, как печальные цветы смерти: желтым, багровым, лихорадочно-красным и рыжим».
Вот «ментовский детектив» или его производные: «Гронский склонился над раскрытыми папками и разложенными фотографиями. Бледное худое лицо в желтоватом тусклом свете приобрело какой-то нездоровый оттенок. На отодвинутой в сторону тарелке остывал лосось, в своей аппетитности выглядящий странно и неуместно среди этого паноптикума жутких смертей».
Вот «проза вообще» (то, что Ильф называл «ни у кого не украдено, а не свое»): «Раннее утро было свежим и радостным, каким оно бывает только в начале мая, когда прозрачный воздух полон ароматами пробуждающейся жизни, деревья подернуты зеленой дымкой молодой листвы…» «Гронский и Алина шли молча, оставив за спиной монотонный гул города, постепенно погружаясь в медитативную тишину парка, нарушаемую лишь шорохом толстого покрывала из опавших листьев под ногами. Влажный воздух был насыщен тяжелым, густым запахом прелой листвы и мокрой земли, распахнутой для осенних жертвоприношений природы. Торжественный аромат смерти и тлена. Погребальные благовония жизни». (Прошу прощения за объем цитат, но многоглаголание – неотъемлемая часть этого стиля.)
И, разумеется, «петербургский текст», о силе которого говорит то, что даже пропущенный через десятые руки, он все-таки работает, когда автор удосуживается хоть немного отойти от штампов.
И, разумеется, тамплиерщина – герметизм, который «начал проникать в Европу в раннем средневековье, вместе с рыцарями, священниками, монахами, которые возвращались из крестовых походов и несли с собой кроме золота гораздо более ценную, но и опасную добычу — древние эзотерические знания» (крестовые походы – это раннее средневековье, кто бы мог подумать).
И мистика – но постепенно возникающий саспенс становится жертвой все того же стиля: «Где-то за пределами этого мира незримые нити судьбы уже связали их воедино, и теперь нужно только дождаться, когда рок приведет их друг к другу. Вервольф постепенно сужал круги…»
В общем, если хотите читать тридцатилистовый роман, который написан ТАК, – читайте.