Ксения БУКША. Рамка

ОТЗЫВЫ ЖЮРИ

Владимир Березин:

Прекрасный роман. С отчётливой интонацией того, что называется «петербургский стиль» – я совершенно не понимаю, что это такое, но тут определённо он есть. Правда, другие рецензенты называют это «женской интонацией». Мне очень интересен этот текст, но почему-то не целиком, а именно фрагментами, а в фрагментах интересен сам строй речи, будто накат волны.

Андрей Василевский:

Роман Ксении Букши мне не представляется удачей – особенно в сравнении с «Заводом “Свобода”«– но я понимаю, почему он может нравиться (например, моему коллеге по «Новому миру» Сергею Костырко). Я вижу, что «Рамка» построена из готовых блоков. Само по себе это еще не беда. Спросят: а Сорокин? а Пелевин? Отвечаю: у Сорокина новые вещи собраны из узнаваемых «сорокинских» элементов, у Пелевина – из «пелевинских». А у Букши они не «букшинские», без ее фирменного клейма; до середины книги они скручены крепко, потом конструкция ослабевает и распадается. Остается только: «А что это вообще было?» И это не экзистенциальное авторское вопрошание, а мое читательское недоумение.

Валерий Иванченко:

Повесть-сказка Ксении Букши похожа на «Затоваренную бочкотару» (ровно полвека их разделяет): тоже прихотливо ритмизированная проза, такие же фантазии, гиперболы сны, набор типических персонажей с неимоверными монологами и биографиями, метафора и энциклопедия русской жизни на очередном её безумном этапе. Только у Аксёнова была восхищённая поэма и чуть-чуть незлой сатиры, а тут всё точно наоборот. Не дорога, а запертая келья, не ирония, а сарказм, не грусть, а стон; недобрая и, как бы это сказать, слишком женская книга. Чтобы меня снова не обвиняли в сексизме, объясню, что тема женской и вообще родительской доли здесь самая внятная, но звучит она, кажется, с истеричными нотами.

Букше не откажешь в остроумии и таланте, но читать её скучно и тяжело. Её выдумки не удивляют, не радуют, хотя, понятное дело, она и не нанималась нас развлекать. Важнее, что повесть разваливается на куски и отдельные находки. Увидеть в ней какое-либо цельное высказывание если и получается, то выглядит оно довольно банально. Допустим, да, российская жизнь – ад, но ведь это такой односторонний взгляд и вообще трюизм. Даже утверждение, что люди у нас зато замечательные, не добавляет здесь глубины. Если же говорить о сюжете, который вроде бы в том, что живём мы в искусственно наведённом мороке, который может одним моментом развеяться, то даже для либеральной утопии это слишком легковесный сюжет. Впрочем, добравшись до финала, остаёшься автору благодарным. Всё могло быть намного хуже.

Шамиль Идиатуллин:

Рамка, через которую прогоняют толпу, желающую насладиться коронацией, не пропускает десяток совсем не похожих друг на друга людей. Их запрут в импровизированную кутузку и позволят весь день и всю ночь разбираться в себе, друг в друге и в окружающем мире, страшно непохожем и еще страшнее похожем на наш.

Камерный фантасмагорический роман, по существу – пьеса, состоящая преимущественно из диалогов и внутренних монологов, – выполнен в выпендрежной форме, любимой отчаянно юными звездами литературных студий: короткие рваные реплики без точек и прописных букв через двойной интервал. Юным звездам такая форма помогает справиться с недобром содержания и пунктуационной дисграфией. Букша – опытный автор очень сильного текста – с помощью той же формы быстро и ловко превращает раздраженного было читателя в чтеца-соавтора, которому приходится отыгрывать эти реплики, визуализируя и додумывая происходящее.

Может, я слишком много додумал от себя, но подозреваю, что более традиционное исполнение «Рамки» – по сути, антиутопии ближнего прицела с упором на социальную психологию, – особо меня бы не торкнуло. А представленный вариант торкнул, зацепил – ну и заставил сожалеть, что рекомендовать роман широкому кругу друзей и знакомых я просто не смогу – не поймут-с. А жаль.

Константин Фрумкин:

Когда только начинаешь читать «Рамку», то первое впечатление – это «экспериментальная проза», которая не греет, да и светит довольно тускло. После всех стилистических экспериментов ХХ века, после модернизма и постмодернизма, не кажется «геройством» начинать каждое предложение с новой строчки, с маленькой буквы, не различая авторский текст от прямой речи.

Да и сюжетный замысел кажется банальным. Люди, беседующие в темнице, в замкнутом пространстве – это же классика ХХ века. «Это случилось в Виши» Артура Миллера и «Стена «Сартра. «Двенадцать рассерженных мужчин» и «Двенадцать». В «Списанных» Дмитрия Быкова люди тоже пытаются понять – что между ними общего, почему они выделены Властью.

Однако уже через несколько страниц про все формальные изыски и сюжетные аналогии забываешь и соглашаешься, что стиль идеально соответствует содержанию, и текст буквально ведет тебя туда, куда ты сам хочешь идти, потому что тебе интересен разговор, начатый автором. Ксении Букше удалось очень сложная задача – повести речь о важнейших обстоятельствах окружающей нас социальной реальности, но таким способом который позволяет и писателю внести нечто ценное в этот разговор, не становясь всего лишь довеском или десертом к высказываниям философов, социологов, публицистов, блогеров и т.д. Виктору Пелевину, при всех его талантах, эта задача в последнее время не удается, а Ксении Букше – удается, поскольку она берется за нее именно с «лирической» (в широком смысле) стороны – через портретирование, через анатомирование именно личной ситуации в «предлагаемых обстоятельствах», через моделирование речи, личных высказываниях своих персонажей, задавленных социальными реалиями – буквально «из под глыб».

При этом фантастика потрясающе органично служит продолжением этого реалистического анализа.

По поводу «Рамки» хочется еще заметить вот что: все-таки глупо отрицать, что есть мужская и женская литература. Гендер писателя отражается хотя бы в гендерной структуре персонажей – закон не железный, но действующий, в книгах женщин больше доля героинь. Вот «Рамка» – роман, в сущности претендующий на разговор о самом важном что есть в жизни и социуме. И среди этого самого важного – дети, деторождение, дети-инвалиды, усыновленные дети. Писателю-мужчине это и в голову бы не пришло – вернее, не пришло бы ставить это в таком количестве в топ-10 повестки. Но это не значит, что читатель-мужчина не может это оценить (хотя в нашем сексистском мире мужская точка зрения и считается «общей»).

Несколько разочаровывают последние главы романа, когда от «социальной лирики» мы переходим к абсурду и сновидениям: выстраивать сновидения – слишком дешевый и слишком простой литературный трюк, не требующий ни труда, ни таланта.

Сюжет «Рамки» обрывается, в сущности, на случайном месте, но если с чисто литературной точки зрения, с точки зрения читательского восприятия и занимательности — это недостаток, то с точки зрения социального анализа может быть и нет. Может быть такой «случайный обрыв» тянет на полноценное пророчество.

Галина Юзефович:

Ксения Букша – человек выдающегося дарования, раскрывшегося в полной мере в ее последней книге – романе в рассказах «Открывается внутрь». В этом смысле предыдущий ее большой текст, «Рамка», в лучших своих – начальных – частях выглядит отчасти наброском к следующей книге. Чистые и разнообразные голоса героев, множественность переплетающихся историй, рассказанных случайными людьми, на сутки собранными в одном помещении по глупому и формальному признаку («запищали» на рамке при проходе к месту коронации официального лидера страны) – все это выглядит крайне многообещающе и намекает на некоторый конфликт, а возможно даже драму.

Снаружи, за пределами «кельи», в которой оказались герои, лежит страшноватый мир недалекого будущего, где для контроля над гражданами государство не стесняется их «чипировать», а обязательные наведенные галлюцинации, транслирующиеся вместо программы новостей, заменяют людям и антидепрессанты, и свободу воли. А внутри «кельи» – в силу неоднородности собравшихся и неясности их общего будущего – явно тоже назревает конфликт…

Тем удивительнее выглядит внезапный и разочаровывающий финал, в котором все произошедшее оказывается ничего не значащим мороком, а герои по прошествии суток банально расходятся в разные стороны, не претерпев никаких внутренних изменений – да и вообще, по сути, ничего не сделав и не испытав. Складывается впечатление, что автору просто надоела эта коллизия, и она попыталась разрешить ее максимально простым и быстрым способом. Очевидно проваленная вторая половина при выдающейся – ну, или во всяком случае очень неординарной – первой не позволяет говорить о «Рамке» как о целостном произведении – скорее уж, повторюсь, как о первом приближении к следующей, по-настоящему завершенной и прекрасной – книге.