Дмитрий КАЗАКОВ. Оковы разума

Неожиданный, во многом экспериментальный роман. А во многом, напротив, традиционный, как это не парадоксально. Он опровергает сразу несколько представлений, бытующих в современной литературе. Во-первых, есть мнение, что время твердой научной фантастики (hard science fiction), то есть литературы, основанной на научных теориях и концепциях, прошло. Во-вторых, считается, что основой для произведений научной фантастики могут служить главным образом естественные и точные науки: биология, физика, химия, математика…

«Оковы разума» опровергают оба этих утверждения. Этот роман написан строго по канонам твердой научной фантастике, но при этом основой ему служат теории в области лингвистики и языкознания, то есть сугубо гуманитарные.

Дмитрий Казаков исследует, каким образом язык, на котором говорит разумное существо, влияет на мышление этого существа. Его роман демонстрирует, как человек, говорящий на языке инопланетной расы, перестает быть человеком. Автор утверждает: человек – это то, на каком языке он говорит.

В этом смысле «Оковы разума» можно поставить в один ряд, наверное, только с романом Сэмюэля Дилэни «Вавилон-17».

При всем при этом «Оковы разума» это увлекательное произведение о войне рас. Это роман о предательстве и жертвенности, о трусости и геройстве. Это роман о непростом выборе, который волею судеб становится перед простым, неподготовленным человеком. «Оковы разума» продолжают традицию произведений о роли маленького человека в истории планеты.

Казаков Дмитрий. Оковы разума. – М.: Пятый Рим, 2018.

Номинировал Андрей Щербак-Жуков.

Дмитрий Бавильский:

Чужаки захватили столицу восточноевропейского государства, более всего похожего на Прагу, посредине рабочей недели. Профессор-лингвист Ник Новак из Карлова университета увидел начало оккупации по дороге на работу. Фактурой захватчики напоминали оккупантов из фильма «Война миров» с Томом Крузом, а действиями своими – бесчувственных эсэсовцев.

Ник Новак начинает сотрудничать с пришельцами (в «Оковах разума» так и не объясняется откуда они взялись, прилетели из космоса или завелись на каком-то отдалённом участке нашей планеты), чтобы, во-первых, выжить (дома – голодные жена, дети и кот), а, во-вторых, чтобы изучить непонятный, ни на что не похожий язык террористов, нуждавшихся в переводчиках для работы с местным населением.

Схематичность прямоугольной истории, приключившейся с Новаком и его земляками, тянет на притчу о человеке, вынужденном подчиниться обстоятельствам. Чрезвычайные обстоятельства должны заострить ситуацию выбора, с которой каждый российский человек переживает каждый рядовой день.

Бродский считал, что если человек ходит в булочную – то он уже сотрудничает с режимом, однако, являются ли коллаборационистами врачи и преподаватели?

Ник изучает строение языка, его связь с психикой и физиологией, из-за чего прямоту сюжета расцвечивают многочисленные лингвистические рассуждения – даже под оккупацией профессор продолжает вести занятия научного кружка, а своё штрейкбрехерство использует для исследований и написания монографии, с помощью которой подпольщики должны найти у Чужаков слабые места и, с помощью лингвистической отмычки, победить их в неравном бою.

Сопротивление, впрочем, скоро будет разбито, а неназванный город освободят войска российской армии: войны будущего (хотя, кажется, действие происходит если не в наши дни, то в самые что ни на есть ближайшие годы, так как все ещё смотрят телевизор и слушают радио, а автомобили заправляют бензином) напрочь лишены новомодной гибридности и битва за освобождение столицы на Дунае идёт практически в рукопашную.

Впрочем, очевидно, что войнушки да стрелялки, вставленные в текст «для привлечения внимания», а также «психология» персонажей, без которых, к сожалению, в сюжетном романе не обойтись, интересуют Дмитрия Казакова гораздо меньше лингвистических теорий и возможности сконструировать поперёк всех их несуществующий язык монстров.

Роман, начинающийся эпиграфом из Витгенштейна, кажется, и не мог быть другим – нужен особый талант Уильяма Голдинга, чтобы сотворить притчу из умозрительных сущностей, не удаляясь в совсем уже абстрактные материи.

Впрочем, Голдинг – автор добротный, но дико скучный, а для фантастов, видимо, читательская тоска – самый страшный грех, не зря они на первое место ставят базовые концепты и стремительные сюжеты, когда, как в боевиках, всё время что-то происходит, должно происходить.

Есть придумка и сюжет, который из неё можно вытащить, значит, произведение состоялось и неважно как оно написано.

В этом смысле многие фантастические тексты являются словно бы заготовками для киносценариев, а «Оковы разума» обладают, на мой вкус, самой подходящей для фантастического жанра «дебютной идеей».

По крайней мере, концепта добычи сведений о противнике и победы над ним через лингвистические материи, я ещё не встречал, так что почти понятно, как это произведение, точнее, замысел его, рос внутри автора – есть оригинальная идея о чужеродном языке враждебной цивилизации, а всё прочее, ну, то есть, «литература» само нарастёт.

Но что-то не доросло и герои (даже самые отрицательные) у Дмитрия Казакова вышли картонными – то есть, совершенно ненатуральными, чужероднее самих Чужаков.

Особенно это касается женских ролей, в которых жена Ника Новака и его любовница, а также любые эпизодические персонажи выглядят заводными куклами.

Впрочем, отметив, что женщины, говорящие и действующие в минуты смертельной опасности без синхрона с этими самыми опасностями (вообще-то ваш город захватили непонятные и жестокие монстры, а вы, вместо того, чтобы бежать, устраиваете сцены ревности и засыпаете, когда муж уходит в ночное комендантского часа), я вдруг увидел, что и сам профессор, когда не читает лекции о синтаксисе и морфологии, перестаёт казаться убедительным и совершенно не вызывает сочувствия.

А тут ещё и российская армия одерживает одну безоговорочную победу над другой, чтобы читатель уже точно не сомневался, что фантастический роман-притча по определению не может иметь ничего общего ни с реальностью, ни с литературой.

«Солдаты с брони сверкали белозубыми улыбками, махали руками. Происходящее напоминало хронику весны сорок пятого года, разве что здесь все было цветное, а не черно-белое, как на старых кадрах, и он не наблюдал снаружи, а находился внутри… Подбежавшая женщина, совершенно незнакомая, обняла Ника, горячо поцеловала его в щеку, оставив мокрый след. Оказавшийся рядом низкорослый толстяк хлопнул его по плечу, завопил что-то, утонувшее в реве проходившего мимо танка, споткнулся и едва не упал под гусеницы.

Появилась еще одна БМП, над ней вился на ветру красно-сине-белый триколор, затем пошли машины под такими флагами, которых Ник не знал — желто-голубым, еще одним тех же цветов, но совсем другого вида, красно-зеленым, бело-красным с крестом…

— Слава! — орали с одной стороны.

— Спасибо! Спасибо! — кричали с другой.

— Свобода! — голосили с третьей».

Владимир Березин:

Смерть переводчика

Одному Богу известно, как текст Казакова попал в этот список. Он совершенно не похож на поточную фантастику, но это, я думаю, те самые новые горизонты фантастического.

Причём фантастическое тут, как и полагается в хорошем романе, вторично. Откуда-то, как чёртик из табакерки, на Землю сваливаются инопланетяне. Откуда они, что им нужно, отчего они завоевали именно Центральную Европу, непонятно да и совершенно неважно. Инопланетяне ходят в чём-то чёрном, стреляют почём зря и производят акции устрашения, используя хиви (добровольные помощники Вермахта на оккупированных территориях СССР, от «Ost-Hilfswillige») и полицаев. Чистые эсэсовцы.

И возникают две очень интересные линии сюжета – это коллаборационизм, который, в общем-то, взят из истории прошлого века, со всеми знаковыми деталями, с последующим освобождением (отрадно, что бьют оккупантов не только натовские войска, но за город, похожий на Прагу, бьются бронемашины как с русским триколором, так и с жовто-блакитными флагами. Так часто выходит, когда общий мир на краю. Ну и, как всегда бывает после того, как опасность схлынет, начинается награждение непричастных и наказание невиновных.

Вторая линия – это лингвистика, которой занимается главный герой, разговоры о сути языка. И она-то, эта линия, самая ценная, в этом и новизна. Там много рассуждений о том, как язык определяет сознание и наоборот, как обладание языком превращает человека.

Про это есть хорошее место в нашем самом знаменитом шпионском романе: «“Нигде в мире, — отметил для себя Штирлиц, — полицейские не любят так командовать и делать руководящие жесты дубинкой, как у нас”. Он вдруг поймал себя на том, что подумал о немцах и о Германии как о своей нации и о своей стране. “А иначе мне нельзя. Если бы я отделял себя, то наверняка уже давным-давно провалился”» (Семёнов Ю. Семнадцать мгновений весны // Альтернатива: Политические хроники 1945-1967. – М.: Московский рабочий, 1984. С. 84).

К сожалению, все научные вставки выглядят будто заплатки на тексте. То есть так, будто их списали с какого-то учебника. Я ведь много говорил с хорошими учёными, и они не то чтобы сразу переходили на птичьий язык со сложными конструкциями и терминами. И кажется, что как дело касается языка, в головах у персонажей включается механический органчик им. Якобсона.

Одним словом – этот роман прекрасен. Горизонты тут именно что новые, хотя не сказать, что автор в полную силу «отработал» тему языка. Это довольно эффективная идея соединить что-то гуманитарно-научное с авантюрным сюжетом. Правда, для этого нужно быть писателем на манер Умберто Эко. Именно что не начитанным, а специалистом в продвигаемой идее. Я бы её усилил и переписал, но меня тут слушать не надо – я по завету классика и карту звёздного неба отредактировал бы. Но что сделано, то сделано.

Андрей Василевский:

В этом романе всё, что «про лингвистику», терпимо, а то, что «художественная литература» – наоборот.

Шамиль Идиатуллин:

Чтобы прокормить семью, профессор-лингвист из условной Праги-на-Дунае вынужден пойти в услужение злобным пришельцам, оккупировавшим его страну и значительную часть Европы. Вставленный в лоб коллаборационистам прибор обеспечивает блестящее владение языком оккупантов. Профессору придется маневрировать между уровнями предательства, семейными ценностями и научным интересом.

Дмитрий Казаков — опытный и очень плодовитый автор. Рассматриваемому тексту это повредило: он неплохо придуман, но воплощен небрежно и аляповато.

«Оковы разума» явно затевались как неглупый симбиоз научной фантастики (про язык как инструмент ментального и физического переформатирования), психологической драмы (про пределы верности — личной, семейной и гражданской) и политического памфлета (про сдуваемую позолоту цивилизации, бессмысленность НАТО и истину наших танков на Дунае) — набор, в общем, для очередного нашествия марсиан стандартный, но вполне годный и даже респектабельный. А получился лубок про злобных инопланетных гестаповцев и отважных бойцов сопротивления с псевдонимами типа товарищ Лис, нашпигованный филологическими инфодампами с явным приветом культовой благодаря экранизации повести Теда Чана.

Гестаповцы хладнокровно убивают представителей низшей расы, пособники скрипят зубами, истерят и торжествующе хохочут, всаживая пулю в животы мирного населения, убитые партизаны оживают, чтобы подорвать себя вместе с гестаповцами, а профессор по пятому и шестому кругу объясняет всем, до кого дотянулся, что язык пришельцев ужасно сложен, ни на что непохож, но явно может стать ключом к разгадке тайны пришельцев. Объяснения преимущественно забавны, потому что выдержаны в стилистике «максимальная грамматичность, когда невероятно большой объем информации относительно темы дискурса и его условий является обязательным для выражения в языке», к тому же демонстрируют крайне поверхностное владение материалом. Поначалу профессору-лингвисту трудно представить себе существование неиндоевропейских языков («здесь звучало что-то совсем не индоевропейское, и даже не азиатское»), затем знакомство с баскским не спасает его от глубокомысленных замечаний про бытование инкорпорирующих языков «либо на дальнем севере и востоке России, либо среди индейских племен Америки».

Примечательно, что герой отказывает пришельцам в европейскости, как только те обносят супермаркет: «По магазину словно пронеслась дикая орда из азиатских степей» (ну и совсем неудивительно, что главной садисткой-психопаткой на службе захватчиков оказывается мигрантка из мусульманской страны).

Вишенкой на торте филологических студий становится повторенный раз пять тезис про «немаркированность множественного числа» («что-то вроде «один слон» или «тысяча слон»») в языке пришельцев как то ли невиданную для Земли, то ли не встречающуюся ближе Таиланда — хотя это особенность большинства алтайских и уральских языков, включая венгерский, о котором лингвист, живущий на территории бывшей Австро-Венгрии, вроде должен был слышать.

Хотя, возможно, это такая альтернативная лингвистика — недаром кафедра транслатологии, на которой трудился герой, как и институт фонетики, «принадлежат к философскому», а не филологическому факультету. Аспиранты и преподаватели на этой кафедре, кстати, ездят на «Феррари» и общаются так:

«— Дура! — он почти рычал, сжимая кулаки.— Да плевал я на этих мерзких шлюх! Мне нужна только ты! Что тебя здесь держит? Ты же живешь в общаге, родичей нет. Бабушка, что тебя воспитала, два года как мертва, ведь так?

Марту затрясло от гнева — подонок осмелился наводить о ней справки?

— Не твое дело! — отрезала она».

Главный герой вслух говорит так:

«— Добираясь до вас, я видел, как оккупанты, еще вчера надменные и уверенные в себе, набивают транспортеры всяким барахлом, как демонтируют и готовят к вывозу свои вышки…»

А авторская речь выглядит так:

«Но тот ничуть не сомневался, что имеет в недавнем ученике беспощадного врага, который при первой же возможности воплотит угрозу, и не переставал думать, как от того избавиться… Дамоклов меч по-прежнему висел над Ником, и не только над ним, острое безжалостное лезвие покачивалось над Анной и детьми, и одна мысль об этом заставляла его скрипеть зубами».

В этом, на самом-то деле, а не в банальности ходов и принципиальном отказе от ответов на сюжетные вопросы (откуда взялись пришельцы, почему их не могли победить, почему их смогли победить, куда они делись, смогут ли вернуться, зачем так нужно упираться в языковые тонкости, если победить удалось и без этого) заключается проблема «Оков разума». Будь они написаны покачественней, отлично бы зашли — на нонешнем-то НФ-безрыбье. Но палп-стилистика на серьезных щах сковывает разум слишком сильно.

Константин Фрумкин:

Роман Дмитрия Казакова вызывает двойственное чувство – одновременно сочувствие замыслу автора и досаду от того, что этот замысел не воплощен должным образом. Казаков взялся написать настоящий интеллектуальный роман, причем о судьбе интеллектуала — романы этого типа довольно распространены на западе, но крайне редки в России. Заметим, что речь и о судьбе именно интеллектуала, а не интеллигента. Интеллектуал и интеллигент — не обязательно разные люди, но анализ их судеб происходит с разных позиций. Роман об интеллектуале, скорее всего, должен затрагивать общественную роль персонажа, и делать акцент на его компетенциях. «Оковы разума» — роман о лингвисте, построенный так, что профессия героя оказывается тесно связанной с его гражданской ответственностью, а собранные автором материалы по теории языка должны стать идейной подоплекой сюжета. Но увы – с последней задачей писатель почти не справляется. Интегрировать собранную для романа лингвистическую мудрость в ткань повествования удается очень плохо. Наполненные ученой, и намеренно не расшифровываемой терминологией «научно-лингвистические» фрагменты текста оказываются внутри романа практически анклавами, изолированными от основного действия и связанными с последним лишь минимальными связями. Между тем сам сюжет, сам сюжет разочаровывающе прост. Главный герой работает переводчиком при оккупантах-инопланетянах. Тут могли бы таиться самые богатые сюжетные возможности – вспомним хотя бы фильм «Прибытие». Но пришельцы под пером Казакова оказываются лишь небольшой переделкой немецких оккупантов. С одной стороны, Дмитрий Казаков не хочет писать миллион первый роман про нацистов, но с другой стороны он как будто даже боится, что кому-то может прийти в голову, что речь в «Оковах» идет не о нацистах. В итоге и форма офицеров чужаков напоминает форму гестаповцев, и другие атрибуты намекают на тему – разумеется, есть Сопротивление, полицаи, и освобождают Европу от гнета пришельцев русские дивизии – своеобразное расчесывание патриотических мозолей.

Дмитрий Казаков намечает в своем романе как минимум две очень глубоких темы: то, как общество пришельцев сформировало для своих нужд искусственный язык, и как этот язык влияет на человека переводчика. Но, к сожалению, развернуть эти темы писатель не смог, влияние языка почти исчерпывается тем, что герой сходит с ума. Про общество чужаков мы тоже не узнаем ничего интересного — разумеется, противные инопланетяне-захватчики всегда делятся на касты, это мы еще от Александра Мирера узнали.

В то же время героическая попытка автора описать в своем романе грамматику языка пришельцев заслуживает уважение, тут Дмитрий Казаков дает многим коллегам пример — как можно писать интеллектуальную фантастику.