Дмитрий Колодан. Жестяная собака майора Хоппа.
Небольшая ироническая повесть Дмитрия Колодана, лауреата независимой премии «Дебют» и ряда жанровых наград, возможно, не претендует на роль произведения революционного, прорывного, но явно выпадает из «основного потока», обозначает альтернативный путь развития жанра. Эта ироничная, камерная, по-викториански уютная история контрастно выделяется на фоне грохочущих медью космоопер и фантбоевиков, заполнивших основное русло нашей НФ. Так же далека она от размашистых и аляповатых романов «о баронах и драконах», от «попаданческой» прозы, антиутопий о свинцовых мерзостях жизни, и прочих текстов, более-менее успешно эксплуатирующих комплексы читателя массовой литературы. «Жестяная собака майора Хоппа» адресована скорее людям книжной культуры, о чем свидетельствуют многочисленные отсылки и литературные реминисценции. Честно говоря, среди российских фантастов сегодня я не вижу ни одного автора, способного писать такие вещи — кроме Дмитрия Колодана, разумеется. Скорее чего-то подобного можно было ожидать от кого-нибудь из именитых британцев — Нила Геймана или Джаспера Ффорде. На мой взгляд, «Жестяная собака…» безусловно заслуживает внимания Высокого Жюри — хотя бы как пример того, какой могла стать наша фантастика в иных исторических обстоятельствах. И какой она, скорее всего, уже никогда не станет.
Дмитрий Колодан. Жестяная собака майора Хоппа. // Темная сторона города. – М.: Эксмо, 2014.
Номинировал Василий Владимирский
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
Лаконичная, красивая, запоминающаяся вещица без особых претензий; но и к ней у меня претензий нет. Напротив, единственное произведение в списке, доставившее мне эстетическое удовольствие.
Лев Лобарёв:
Дивный псевдовикторианский детективчик. Волшебность мира напоминает Мэри Поппинс, волшебность расследования — много кого, да хоть бы и Макса Фрая, общее впечатление заставляет вспомнить Шерлока Холмса и отца Брауна. Речь, конечно, не о заимствовании, а, скорее, о некоторой координатной сетке, в которую «Жестяную собаку» можно вписать. Но, как ни парадоксально для отличного текста, продолжения хочется. В таком стиле прямо–таки просится сериал. В рамках одного рассказа очень тесно и миру, и персонажам — они безусловно живые, но в силу формата излишне схематичные. Тесно даже стилю: в рамках одного рассказа он избыточен, хочется мира, которым этот стиль порождён и в котором он естественен как дыхание. А в способности Колодана продумать умную и нескучную «арку» я не сомневаюсь ни минуты.
Константин Мильчин:
Автор решил соединить старый анекдот про тещу, зятя и собак с современным английским романом для детей и про детей. Результат ужасен.
Михаил Назаренко:
Тем, кто прочитал хотя бы пяток рассказов Колодана или «Другую сторону», пояснять ничего не надо: симпатичная история в стиле «перевод с иностранного» (что порой оборачивается штампами: «Карлик наградил ее взглядом, полным тоски и безграничной скорби, в котором умудрился высказать все, что думает о женском интеллекте»). Хорошие детальки, которые и придают игрушечному миру внутреннюю убедительность (за главную героиню на Красном Рынке предлагают «три страницы из утерянного рассказа Честертона и чучело слона»). Аллюзии на то и на это. С «этим»-то и проблема: если «Волшебная лавка» Уэллса просто присутствует в рассказе, ничему не мешая, то сюжетная посылка уж чересчур совпадает с одной из серий шестого сезона «Доктора Кто». Решение темы свое, колодановское; и тем не менее.
Артём Рондарев:
Короткая повесть в фентезийном жанре «волшебного детектива», в которой повествуется о том, как несколько весьма красочных персонажей – владелец волшебной лавки, его помощница и майор-детектив, возящий с собой в автомобиле адскую жестяную собаку, занимаются поисками девочки-флейтистки, исчезнувшей перед концертом из запертой комнаты. Чаемая автором модель повествования обозначена в самом тексте ссылками на Честертона, который всплывает там и сям то в виде упоминания трех «страниц рассказа Честертона», которые дают на рынке за главную героиню, то в виде скрытой цитаты («– Где прячут дерево? – В лесу. – Это была старая, всем известная задачка. – А книгу? – В библиотеке?»). Честертон – автор, которого в качестве эталона брать опасно, так как при всей внешней наивности его повествования сюжеты его выстроены с ошеломляющей интеллектуальной изощренностью, и есть риск, ссылаясь на волшебную наивность его рассказов, упустить второй элемент; что, к несчастью, в данном случае и происходит. Повесть написана довольно обаятельным и обладающим определенной внутренней цельностью языком, хотя и весьма неряшливым, к сожалению, — так, что текст выглядит аккуратным и грамотным, но не очень профессионально сделанным: в нем много пустых красивостей («Снег кружил большими хлопьями – точно стаи белых мотыльков отчаянно бросались на машину и гибли на лобовом стекле») и прямых речевых ошибок («К тому же на столе стоял черничный пирог, а до черничных пирогов она была сама не своя»).
Как чаще всего и бывает в случае с сюжетом, пружиной которого является музыка, механизм работы и существования, собственно, музыки описан весьма неубедительно: так, речь тут идет о пьесе, от которой остались ноты, и только при проигрывании ее выясняется, что начинается она «красиво», а заканчивается какофонией; при этом при первом взгляде на ноты ни у кого из героев, включая и героиню, которая похваляется двумя годами обучения игре на скрипке, не возникает никаких подозрений, что, строго говоря, невозможно – попробуйте как-нибудь на досуге глянуть ноты «современных композиторов» (даже если вы не умеете ноты читать), и вы поймете, что любой переход от «красивого» к «какофонии» будет очень четко проявлен графически, о сходном предмете еще Томас Манн рассуждал в «Докторе Фаустусе». Пьесу пишет флейтистка, явно для себя, а исполняет ее намеренно дикий набор инструментов («…держал гармошку, гитару, бубен, трещотку и тромбон»): чтобы интерпретировать академическую пьесу для флейты в таком составе, недостаточно просто скормить партитуру считывающему устройству, как это описано тут. Наконец, пьеса поименована «сюитой», но сюита это вообще-то многочастное произведение, состоящее из нескольких мало связанных между собой фрагментов, здесь же она проигрывается, судя по описанию, довольно недолго и явно в одной части. Не то, чтобы это были какие-то важные претензии; скорее, это свидетельство довольно поверхностного знакомства с материалом, что в детективе, даже если он волшебный, — штука вообще-то нехорошая.
Есть, однако, и куда более неприятная претензия именно для детективной истории: это когда в детективной истории нет, собственно, детективной тайны. Для того, чтобы тайна была, недостаточно что-либо потерять при загадочных обстоятельствах, а после потерянное найти: надобно, чтобы второе событие логически выводилось из первого и отстояло от первого на некоторое количество ходов, определяемых именно как ходы, со своими промежуточными итогами, из которых может вытекать несколько следствий; наконец, надобно, чтобы решение тайны было единственным возможным (в «Десяти заповедях» Рональда Нокса сходное требование сформулировано следующим образом: «Детективу не может помогать случай, и он не может делать интуитивных догадок, которые затем оказываются истинными»). Ничего этого тут нет: есть пропавшая девочка, есть несколько произвольно найденных решений, помогающих ее отыскать, каждое из этих решений вытекает из другого лишь чисто хронологически, и можно на ходу придумать еще десяток таких же решений – или, точнее, любое придуманное решение помимо имеющихся в книге будет ничуть не более и не менее уместным или волюнтаристским.
Собственно, той или иной долей волюнтаризма в повести обладает каждый элемент — даже ее заголовок более чем волюнтаристичен: жестяная собака майора тут есть, но появляется она в нескольких эпизодах и не имеет почти никакого отношения к происходящему ни сюжетно, ни идеологически, ни семантически, всего лишь раз выступая в роли deus ex machina и к финалу исчезая из повествования совершенно; на ее место в название с тем же успехом можно было бы вынести любого другого из здешних героев, и никакой бы лишней беды – или лишней пользы – это не принесло.
То есть, по сути, и к сюжету, и к языку, и к технике, и даже к заголовку здесь претензия типологически одна – это претензия к непрофессиональности исполнения (что, вообще, довольно странно для плодовитого автора, который является лауреатом и номинантом ряда литературных премий), которую, как показывает опыт, нельзя замаскировать ни литературным даром, ни обаянием, хотя и первое, и второе тут определенно есть. Литература вообще весьма технически оснащенная дисциплина, о чем довольно много людей отчего-то не подозревает.